— Ясно, ясно, — тычу ей в руку кубок. Тут неизлечимо. Вина мало, но ей всё же важней.

А потом, когда, осушив его до дна она вытирает ладошкой губы, перехожу к основному вопросу.

— Как же ты оказалась здесь? — ничего не глушит это чёртово слабенькое пойло. Сейчас бы водки. Блин, дайте водки!

— Он забрал меня, — упрямо называет она Георга «Он».

— Спасибо, что разрешила остаться, — и быстрее, чем я успеваю остановить, она, зараза, бухается на колени.

— Да встань ты, дура! — тяну я её вверх, хоть она и сопротивляется, собираясь непременно расцеловать мои тапки. — Совсем ополоумели в своём средневековье. Сядь! — почти впихиваю её на стул. Наливаю ещё вина. И иду открывать дверь, в которую опять робко стучат.

— Ужин, миледи, — стоит, потупив глаза, уже знакомая Лорна.

— У тебя вот тут, — показывает Марго на мою щёку, пока служанки таскают на стол еду, и лезет в свою сумочку на поясе, чтобы протянуть мне зеркальце.

«Вот же гад!» — офигев от увиденного, разглядываю я лицо. Я тут служанками пытаюсь повелевать, а он меня, оказывается, помадой «под хохлому» расписал. И ведь не поленился же, сволочь: накрасил губы и понаставил отпечатков. На лбу, на щеках, на шее. Даже на руках. — Погоди-ка, — возвращаю ей зеркало. — У тебя кстати тоже, тушь, — показываю ей где и убегаю в ванную.

И не только на руках! В тусклом свете зажжённых свечей стираю полотенцем всё видное, что так щедро «нацеловал» Его Коварное Величество. Остальное, что под платьем, пусть сам устраняет. Во сколько там у нас время вечерней летописи? В девять? В десять?

Выхожу из ванной как раз, когда служанки оставляют нас одних.

— Я могу быть твоей камеристкой, — снова норовит сползти на пол Марго, когда я сажусь напротив неё на стул, но тут уж я во всеоружии, пресекаю это сразу. — Пожалуйста, Катарина! Только не отправляй меня на кухню. Пожалуйста! Я могу помогать тебе с одеждой. С причёской. Могу мыть ноги на ночь. Курей щипать — не могу, — брезгливо кривится она.

— А свечку держать можешь? — усмехаюсь я.

— Могу, — охотно подскакивает Марго. Недолго думая, хватает подсвечник и становится у стола. — Так?

— Ага, — сокрушённо рассматриваю я её рассыпавшиеся по голым плечам тёмные волосы и рвение, с которым она прижимает к себе тяжеленный канделябр. А вроде не блондинка. — Немного не здесь и не сейчас, но сойдёт, — отбираю у неё подсвечник, снова усаживаю на стул, пододвигаю тарелку, наливаю вина. — Пей, дурища! Да закусывай!

— Хорошо, что тётка уже умерла, она бы не перенесла такой позор, — обжигается она чем-то вроде тушёной капусты, подталкивая её на вилку хлебушком. Изголодалась от таких переживаний за день девка. А мне что-то и кусок в глотку не лезет.

Видеть её не могу, ведь сразу картинки рисуются одна другой краше: как она с Гошиком. И с другой стороны вроде не виноватая она.

Вроде хорошо бы иметь её рядом: знает, как там в высшем свете себя ведут, кто есть кто. И каждый день душу рвать.

Сплавить бы на кухню с глаз долой. Но ведь тот, что её прислал, не просто так пошёл «на уступки». Просили — распишитесь? Ведь уверен, что меня на ревность будет пробивать. Или намеренно будет с нами обеими по очереди «в платочек»? У них же тут королю фаворитку иметь дело, наверно, обыденное. Да не одну. Только что ж он себе какую-то шалаву-то нашёл? В детстве не научили всякую грязь домой не таскать?

— И много вас там таких высокородных в тех борделях?

— Не много, — пожимает Марго плечами, жуя свою капусту, — но есть. В основном те, кому с замужеством не повезло, как мне.

«Не-не-не, — я только что рукой не загораживаюсь. — Нафик! Мне подробности без надобности. Я не Жанна Д’Арк, в ваши заморочки с законами и порядками лезть. Мне бы со своими баранами, местными, одним, разобраться. А революции это вы потом, пожалуйста, без меня».

— А здесь ты давно? — с удивлением замечаю часы, которые мне поставили на каминную полку. Вот время бежит! Как бы уже Георгиус Победоносец не заявился наследника делать, пока мы тут девочками пьянствуем. И, кстати, какого ж Орта я пью, раз у меня миссия детородная? Вот же блин, засада!

— Год, — вытирает рот кружевной салфеткой Маргарита.

— Значит, год, — типа нюхаю я новое вино, что притащили служанки, но на самом деле прикрываюсь от неё бокалом.

Охренеть! Год! Мне хватило дня и уже гормоны шалят. А она за год в Него поди в хлам, по гланды, по уши влюблённая. И даже не знаю, что чувствовать. Вроде и придушить хочется её, гадину, чтобы на Гошика рот не разевала. И такая тоска, что хоть волком вой. Мы же с ней, считай, в одинаковом положении: и она без права на прописку, и я никто и звать меня никак. И ведь девка красивая — закачаешься, и так по жизни не повезло.

«Эх, не родись красивой!» — с грустью отставляю я бокал и наливаю себе воды.

— Тебе как раз исполнилось восемнадцать, — рассказывает она. — Назначили дату свадьбы, а ты накануне сбежала, — совсем не по-благородному вытирает маркиза тарелку хлебушком, икает, извиняется, запивает вином.

— И он поехал в бордель?

— Нет, — усиленно качает она головой. — Ему не положено. Меня привезли прямо во дворец.

И зачем она мне это всё рассказывает, дурища? Прямо вижу, как Его Оскорбённое Самолюбие в свадебном фраке, узнав, что невеста сбежала, дерёт девчонку со злости. Трахает во все дыры, до отвращения, до изнеможения, схватив за волосы. Срывает на ней свою злость. А потом брезгливо вытирает свой хрен подолом её платья и уходит.

— С доставкой на дом, значит. Привезли с борделя ещё тёпленькую?

Она давится от смеха. Мда, обхохочешься. И слово «сарказм» ей точно неведомо. И зла она на него не держит.

— Он стал первым клиентом, что за меня заплатил, — столько гордости в её голосе, словно он из горящего дома вынес её на руках. Герой, мать его за ногу! Только не мне, милочка, старой циничной тётке, эти сказочки рассказывать. Понимаю я, как оно было на самом деле.

— А цену за тебя, значит, загнули неслабую, раз только королю ты и оказалась по карману, — и снова на мой комментарий она наивно и усердно кивает, пока я чуть не разбиваю себе лоб, прикрываясь рукой. — И что потом?

— Он сделал крупное пожертвование церкви и забрал меня совсем, — рассказывает она дальше.

И дальше. Как Он оказался совсем не таким, как она думала. И вовсе не бандитом с большой дороги. И как она сожалеет, что могла такое подумать, будто Он избавился от Аурелии. И бла-бла-бла, пока я глушу чёртову воду стаканами, пытаясь упиться не до пьяна, так хоть до отвращения.

Всё простила она, раба любви. Обожествила. Поставила Его на пьедестал.

«Кого ты обманываешь, девочка? Пытаешься меня убедить, что ты что-то для него значишь? Или себя? Или Катьку, что он хороший? Что она не права, раз не любит его? Разве же можно Его не любить!»

Меня убедить не получится. Видела я, как он выгнал тебя из столовой. Небрежно, уверенно, одним движением руки. Как, не дрогнув, отправил обратно в бордель. Да, они такие. Увы! Для той, что ему дорога — звёзды с небес. А через ту, что ничего не значит, перешагнёт и не поморщится. И Аурелию он бы пальцем не тронул. Она — его жена, кого бы он при этом не любил. А вот ты для него — пыль под ногами. И нужна ему разве что меня теперь позлить.

«Нет, зря я нас сравнила, — поглядываю я на часы. — У меня ещё есть шанс, хоть и не знаю на что я надеюсь. А вот ты свой уже безнадёжно упустила».

— Если это ты Его ждёшь, — проследив за моим взглядом, неожиданно оборачивается Марго на часы, стрелки к которым как приклеились. — То Он не придёт.

— Это ещё почему?

— Он вечером никогда не приходит, — пожимает она плечами.

— Но я видела тетрадь…

— Это ты про записи господина Ля Поля? — отмахивается она. — Удобно, правда? Все знают где Он, и что беспокоить Его нельзя. Но он вечерами никогда не приходит. Его даже в замке нет.

— А где он?

— Уезжает. Каждый вечер. Не знаю куда, но пойдём, я тебе покажу, — подскакивает она. — Бери, бери вино. Сама увидишь. Там классно. Посидим. Тебе понравится. И давай быстрее, как раз время.